Эпистемологический и социокультурный статус науки вообще, эстетики в частности, определяется в зависимости от того, во-первых, каким образом она способна к постижению сущностных оснований бытия человека в мире, во-вторых тем, как очерчен ее предмет в системе знания, а в- третьих, насколько ее выводы востребованы современной общественной практикой (культурной, социохозяйственной, образовательной).

Глубинные подвижки в системе знаний о мире, которыми характеризуется вторая половина уходящего столетия, парадигмальные изменения, общая интенция к построению целостной, непротиворечивой картины мира и человека в нем, актуализуют потребность в саморефлексии наук, утвердивших свою проблемно-тематическую, методологическую, функциональную самостоятельность. В этом смысле эстетика — не исключение. Однако ее особая забота — в явной размытости границ, в слабости методологических оснований, в угрозе исчезновения собственной предметности: «наследное поле» эстетики сегодня и философская антропология, и психология, и культурология, и художественная культура.

Что же касается социокультурного статуса эстетики, то и здесь обнаруживается не только ее общность с судьбой философских (да и вообще — гуманитарных) наук в реформируемой России, но и особенные, ее собственные проблемы. Отмена марксистско-ленинской методологии и статуса обязательных, охраняемых и жестко контролируемых государством идеологических наук, открытие и введение в поле внимания массива ранее неизвестных трудов зарубежных и отечественных авторов, необходимость осмысления новой позиции человека в мире, проблем современной культуры и искусства, необходимость устойчивой методологии, — все эти внешние и внутренние причины создают ситуацию неопределенности, экстремальную для отечественной философской науки.

Эстетика в полной мере вовлечена в эти процессы: утрачивает учительно-нормативный пафос, сомневается в универсальной применимости класссического категориального аппарата, болеет детской болезнью методологического плюрализма, заново определяет границы своей компетенции, испытывает свои возможности в понимании человека и его ситуации в мире, находит новые выходы в социокультурную практику.

Впрочем, эта «неустроенность» в собственном предметном поле, пульсация его границ, надо полагать, соприродна эстетике. История эстетической мысли свидетельствует о принципиальной подвижности ее предмета, об особенной активности приграничных, межпредметных зон, порождающих новую проблематику, конденсирующих целые области нового знания [1]. Видимо, причина и направленность «пульсаций» предметного поля эстетического знания связана с динамикой понимания природы человека, с изменением положения человека в бытии, сменой способов понимания его отношений с природой, культурой, социумом, другими и самим собой.

И сегодня — один из моментов саморефлексии эстетики, который характеризуется поиском онтологических обоснований предмета. При этом наиболее продуктивными оказываются порубежные, межнаучные зоны, образуемые пересечениями философской антропологии, гуманистической психологии, культурологии искусства и, что примечательно, эстетика осваивает и те области знания, которые не претендуют на имя «научных» (вненаучные, донаучные).

Интуиция смысла в чувственном переживании формы, — собственный предмет философского осмысления в эстетике, — предполагает решение вопроса о том, как вообще это возможно [2]. В этой связи актуализуется проблема тройственности, — «трехипостасности» эстетического: чувство — вещь — ценность.

Оправдание человеческого присутствия в мире — наличие особой способности быть «окликнутым бытием» (Н. Бердяев), отзываясь чувством, суждением, именем на явленность вещи (чувство пространства, времени, ритма, симметрии, цвета, линии; суждение вкуса, категориальные именования красоты, совершенства, гармонии, трагизма и т.д.).

И коль скоро сегодня не убедительны ни метафизические обоснования, ни социальные объяснения генезиса эстетического сознания, оказывается продуктивным для понимания предмета эстетики поиск психо-интеллектуальных предпосылок ориентационно-ценностного понимания мира, тем самым, — сближение философского и естественнонаучного подходов в исследовании природы сознания и творчества. В этом смысле весьма продуктивны выводы «нейроэстетики» [3], объясняющей функциональными особенностями мозга потребность целостного, непротиворечивого образа-представления (функции: каллогийная, эвристическая, самовознаграждения и др.).

Активность эстетического сознания — избирательное восприятие, вопрошание о собственно-человеческом смысле вещей, конструирование целостного образа мира и его проецирующая интенция, — качества, которые обусловили рождение культуры и совершенствуются в ее поле. В проблематике изоморфизма фило- и онтогенеза реализуется новая грань предмета эстетики в ее пограничной зоне с культурологией. Универсалии культуры — мир, дом, вещь, миф, город, герой, мастер, ритуал, этикет и т.п. — в их историческом и этнокультурном континууме подлежат осмыслению в поле собственно-эстетической проблематики образотворчества.

Актуализация эстетических проблем культуры, ее универсалий, историко-культурной типологии эстетического сознания, стиля жизни социокультурных групп, утверждает статус эстетика как теоретического самосознания культуры, одна из функций которого — конструирование ее форм. Здесь есть уникальная возможность развития этой функции, применяя эстетические принципы моделирования социокультурных систем.

Современная эстетика осознает себя как знание о структурных, «сущностных основах бытия, сокровенных истинах духа, неуловимых законах жизни» [4], которые явлены в формах; о чувственно-рациональных (образно-понятийных) способах освоения (понимания, присвоения) мира человеком; о его способностях действовать в созидании культуры и самого себя. И тогда ее философский статус описывается в пределах онто-гносеологической проблематики антропологии, а ее предметная зона частично располагается в области аксиологии.

Иными словами, общность эстетики и философии — в том пространстве «материнской» науки, где она занимается человеком в его отношениях к миру, богу, самому себе и другому. Особость эстетического здесь — в проблематике генезиса, познавательных возможностей и достоверности ценностного (чувственно-оценочного) сознания, его социокультурной и личностной активности. Эстетическое — как особая реальность первичной человеческой связи с миром — сообщает ей статус самой гуманитарной (антропогенной) из всех философских наук. При этом сегодня явно обнаруживается актуализация аксиологической проблематики (видимо, связанная с катастрофой ценностных констант в российском обществе), которая, в известной мере, объясняет тенденцию сближения эстетики с психологией для выяснение природы эстетического переживания (ответ на потребность в целостном, непротиворечивом, соразмерном человеку образе мира).

Мерцание эстетической предметности в многообразии междисциплинарных связей порождает ощущение диффузии эстетического, и потому особый интерес составляет поиск собственных интеграционных оснований, собственной целостности эстетического знания. Отсюда явный интерес эстетики к синергетике и холизму.

В поле внимания рефлектирующего самосознания вновь оказывается классическое противоречие, в неразрешимости которого и родилась философская эстетика: проблема перевода чувства в слово, образа в понятие.

Собственно, речь идет о выборе позиции: с одной стороны, — ситуация «внутринаходимости», где только и возможно чувствование-созерцание-понимание; с другой, — субъект-объектное отношение, когда эстетика занята истолкованием-именованием-объяснением происходящего события (философская позиция «вненаходимости»). Классическая эстетика, «снимает» это противоречие, обращаясь к искусству, где эстетическое переживание опредмечено и объективировано, предъявлено анализу. Однако она всегда помнит, что в этом случае имеет дело с трупом («творческий разум настигнул — убил», — А. Блок), становясь лишь «движением по следу». Конечно же, художественное — лишь частный случай эстетического, тогда как его предметная реальность пульсирует во всех моментах человеческой связи с бытием.

Надо заметить, что этот выбор позиции, методологического ключа, весьма мучителен сегодня для молодых, начинающих исследователей. Имея дело с конкретно-историческим материалом, с завершенным текстом (философским, богословским, художественным), трудно не подпасть под его обаяние, превозмочь желание остаться «внутри», уклониться от аналитики. Важно преодолеть искушение, чтобы остаться в границах жанра. Строго говоря, речь идет не о выборе, а об алгоритме смены позиций, об игре особого рода, правила которой обуславливают культуру философского труда.

Особый предмет для специального обсуждения — изменения в социокультурном статусе эстетики. Приближение к этой теме переводит собственно-научную проблему в сферу мега- и макрокультурного опыта, требует осмысления противоборства деструктивных и созидательных сил культуры, понимания причин кризисной ситуации в отношениях природы и потребительской цивилизации, научно-технического прогресса и духовного роста человечества. В этой связи снова требует обсуждения вопрос о человеческой природе, утверждающей свое присутствие в ценностном самоопределении, эстетическом конструировании культурных форм: век, прошедший под знаменами психоанализа, ищет синтеза и завершается гуманистической надеждой на выживание человека как вида [5]. Условием выживания онтологическое обоснование человеческого присутствия в природе и культуры, нравственных констант цивилизации и ее экономических связей, эстетическое обоснование социума и принципов строительства институциональных систем (в частности, — образования) [6].

По-новому осознавая свой предмет, современная эстетика обнаруживает сферы применимости в общей теории коммуникаций (эстетическое поведение как коммуникативный процесс), в имиджелогии, в теории и практике дизайна, рекламы, осваивает виртуальную реальность и технологии компьютерного мира.